Ключевое слово этой повести — скорбь: ===== «... "мировая скорбь" - не фикция, пущенная в оборот старыми литераторами,.. я сам ношу ее в себе и знаю, что это такое, и не хочу этого скрывать» «И я смотрю и вижу, и поэтому скорбен. И я не верю, чтобы кто-нибудь еще из вас таскал в себе это горчайшее месиво... больше всего в нем "скорби" и "страха". Назовем хоть так. Вот: "скорби" и "страха" больше всего, и еще немоты. И каждый день, с утра, "мое прекрасное сердце" источает этот настой и купается в нем до вечера. У других, я знаю, у других это случается, если кто-нибудь вдруг умрет, если самое необходимое существо на свете вдруг умрет. Но у меня-то ведь это вечно!» «...свобода так и остается призраком на этом континенте скорби» «Превратили мою землю в самый дерьмовый ад - и слезы заставляют скрывать от людей, а смех выставлять напоказ!.. О, низкие сволочи! Не оставили людям ничего, кроме "скорби" и "страха", и после этого - и после этого смех у них публичен, а слеза под запретом!» ===== Словом «скорбь» называют острое, глубокое чувство, эмоциональное состояние, в котором соединяются ощущения трагизма, безысходности и сострадания. В 21-ом веке слово это не повседневное, не бытовое. Когда мы искали его в Национальном корпусе русского языка, на первой странице найденных употреблений два было из русской прозы 1809-1809 годов и одно из Евангелия. Академический словарь русского языка определяетс скорбь как «глубокая печаль, горесть» и приводит цитату из Гончарова (середина 19-го века): «Все страдания, вся скорбь души человеческой слышались в звуках скрипки.» и из Куприна (конец 19-го века): «Тяжелая, острая скорбь внезапно охватила его, точно кто-то сжал грубой рукой его сердце.» Глагол «скорбеть» определяется в «Толковом словаре живого великорусского языка» Владимира Даля как «грустить, тосковать, печалиться, тужить, сильно жалеть, болеть по чем-нибудь, ныть сердцем, кручиниться.» Если «горевать» по русски можно по какой-то определенной причине, обычно временной и преходящей, то скорбь чаще воспринимается как безвременное, безграничное, ничем конкретным не вызванное состояние души. Вот это и испытывает герой повести «Москва — Петушки». Ближайший англоязычный эквивалент — sorrow или лучше great sorrow, as in "I have great sorrow and unceasing anguish in my heart" (King James' Bible, Romans 9:2). Типичное определение слова sorrow в словарях английского языка — "deep distress, sadness, or regret especially for the loss of someone or something loved," то есть обычно указывается конкретная причина и представление о том, что со временем это чувство может пройти. Английское great sorrow гораздо страшнее и ближе к русскому «скорбь»: "There is no despair so absolute as that which comes with the first moments of our first great sorrow, when we have not yet known what it is to have suffered and be healed, to have despaired and to have recovered hope." (George Eliot 1819-1880, novel Adam Bede). Первое наблюдение, которое мы обсуждали, это что герой блуждает, ходит кругами, как будто чего-то ищет и сам точно не знает, чего. И всегда попадает на Курский вокзал. Ну, это можно понять: по пятницам он ездит в Петушки, где у него любимая девушка и какой-то маленький мальчик, может быть его сын. Но в прошлую пятницу он туда не попал, и чем дальше мы читаем, тем больше сомнений возникает об этих Петушках. Существуют ли они на самом деле? В других книгах мы видели героев, которые были озабочены тем, чтобы принять правильное решение, пойти по верному пути. А для Венички поиски правильного пути — это бесполезное занятие: «Если даже ты пойдешь налево - попадешь на Курский вокзал, если прямо - все равно на Курский вокзал, если направо - все равно на Курский вокзал.» (Аня) Время было такое: люди потеряли веру в коммунизм, а другой веры еще не нашли. Кроме алкоголя и мечты о Петушках в жизни Венички нет никакого компаса, никакой руководящей силы. Алкоголь — мощный знак одиночества в его жизни. Наедине с бутылкой герой остается наедине с собой. Он постоянно говорит сам с собой, с невидимым читателем, с ангелами и с Богом. В отличие от оружия, денег и власти, злоупотребление алкоголем не вредит окружающим. Он разрушает только тебя самого. Для заблудившегося человека бутылка — товарищ, который не нарушает его одиночества. Теория: беседуя с ангелами и с Богом, Веничка надеется найти веру. Однако Бог не отвечает на его вопросы. Бог и ангелы немного успокаивают его (иногда обманывая — например, они его послали за выпивкой в ресторан, где никакой выпивки не было). Но они ничему его не учат и ничего не обещают. Теория: Веничка — человек слабый, ему нравится себя жалеть. Но он жалеет не только себя. Он скорбит по всему человечеству. Его ужасает происходящее в мире. Его пугают «энтузиасты, подвиги, одержимость»: «..если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы также ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом — как хорошо было бы!» Возражение: Веничка совсем не наслаждается своим одиночеством и трагизмом своей жизни. У него есть мечта, он хотел бы присоединиться к своей девушке, к своему сыну. Но как это осуществить, он не знает. Он рисует какие-то бесполезные графики потребления алкоголя, ищет в мире какого-то порядка, которого не находит. Наблюдение: Нас раздражает его бесмысленное, бесполезное топтание на одном месте, сожаление к самому себе. Так не будет ни прогресса, ни будущего, ни пользы — ни тебе, ни человечеству. Так жить нельзя. Сочувствовать несчастным — дело хорошее, но надо кроме этого иметь план, надо иметь занятие. Может быть — но эта повесть о человеке, который «не такой, как другие». Другие имеют планы и стремятся к прогрессу, но он не из их числа. Такие люди существуют, они чувствуют что-то, чего не знают остальные, и вот эта книга об одном таком человеке. Теория: Веничка едет в Петушки, и никакого другого плана ему не нужно. Сидеть в поезде и ехать — вот его план, его занятие, его решение. Поезд куда-то придет, в какое-то будущее, и он верит, что в этом будущем он окажется в Петушках со своими лпбимыми. Поезд иногда останавливается, иногда проезжает мимо станции, от Венички все это не зависит. Вся страна едет в какое-то мифическое будущее, которого, может быть, и нет на самом деле. Но движением этим они не управляют. Мы видели такую же ситуацию в «Очереди» Сорокина. Люди могу решить, через скверик очередь направить или через двор, перцовки выпить или кориандровой, но этим их власть и ограничивается. В то же время есть какое-то утешение в том, что независимо от нас, какое-то движение происходит. В истории разных культур было периоды резких, энергичных бросков вперед, крутых перемен курса. Периоды энтузиастов, одержимости. Но сейчас не такой период. Сейчас мы все куда-то едем, куда-то нас всех везут. Со времени «Звездного билета», когда мы видели у героев желание куда-нибудь умчаться, прошло 10 лет, пришла и ушла хрущевская оттепель. Не поэтому ли именно в это время оказалась написана книга? (Беса) Эта повесть напоминает европейских экзистенциалистов, в частности роман «Чужой» Альберта Камю. Действительно, одиночество, отчуждение, отсутствие осмысленных связей с окружающими в литературе экзистенциализма напоминают одиночество Венички. Но герой «Чужого» в своем одиночестве теряет всякие эмоции, всякое моральное чувство, и в конце концов совершает преступление. В США примерно тогда же вышла книга Трумана Капоте In Cold Blood, тоже о безразличных, аморальных молодых людях, совершающих ужасное преступление без всякой для себя выгоды. Но Веничка — совершенно другой тип. Его душа полна непрерывных страданий о себе и о других. Этот герой продолжает линию мучеников в мировой литературе, от Иисуса Христа до князя Мышкина в романе Достоевского «Идиот».