Почему судья и судебные заседатели грубят Бродскому и не слушают его? Обычно суд должен разобраться в том, что произошло с подсудимым и ответчиком. Но судья даже не понимает, что такое литературный труд, как переводчик работает с подстрочником и так далее. Это не обычный суд. Это советский идеологический суд, где задача судьи — доказать подсудимому, что он нарушил общественные нормы, по которым обязаны жить все советские люди. Судьи играют спектакль, который написан заранее. Если Бродский сидит на скамье подсудимых — значит он виноват, в этом никто не сомневается. Фрида Вигдорова, как и Бродский, выключена из общественно-политического мира. Но если Бродский ушел из него в мир языка, метафизики и фантазий, то Фридин мир — личные эмоции. В процессе Бродского она прежде всего видит не общественное явление, а несчастного молодого поэта, которому грозят пять лет ссылки с принудительным физическим трудом, хотя он по ее мнению ни в чем не виноват. Можно сказать, что судьи и зрители, которых специально привезли сюда «на грузовиках», — это жертвы происходящего. Бродского осудили, а Фриду оскорбили и чуть не отняли у нее записи, но нельзя сказать, что они проиграли, пюотому что они не участвуют в этой игре. А судьи и зрители проиграли, потому что они не заметили и не поняли, что здесь произошло: они просто играли предписанные им роли. Если бы это был нормальный суд, основанный на законности, то эмоции не должны были бы играть здесь никакой роли. Нужно было бы только выяснить, является ли Бродский социальным паразитом, «тунеядцем». Но выступления судьи (как и реакция непонимающей публики) главным образом эмоциональны. Откуда берутся эмоции, если все эти люди с Бродским не знакомы и вообще не знали никогда лично ни литераторов, ни переводчиков? Это эмоции, вызванные принципиальной идеологической позицией. У них есть представление о том, как должен жить советский человек, и всякий, кто живет иначе, вызывает у них враждебные чувства. Их представление о себе и о своем обществе строится на каких-то принципах, и если подсудимый их нарушает, он — враг. Они еще более враждебны к Бродскому потому, что он даже не спорит с их мировоззрением, не возражает их принципам: он к ним вообще равнодушен. Это для них оскорбительно. Их ценности он даже не рассматривает. Он равнодушен не только к их мировоззрению, но и к их вере. Для тех из них (как поэт Прокофьев), кто верит в партию и принципы социалистического общества, Бродский — анафема. Для тех, кто только использует партийные принципы для того, чтобы не заводить своих собственных и не рисковать, такое равнодушие тоже оскорбительно: они считают, что надо жить как все, и когда надо, притворяться и кривить душой, чтобы говорить то, чего от тебя ждут. А ему все равно — он так не думает. Для тех верующих или притворяющихся, кто все-таки слушает, что происходит на суде, ситуация тоже трудна. Бродский бросает им вызов. Это интеллектуальный вызов, и не всем хочется его принять, не все могут его осмыслить. Легче ненавидеть Бродского за эту неприятность, тем более, что разрешение ненавидеть дано судьей и самим фактом обвинения. Кроме того, для окружающих его на суде Бродский представляет символ. Для его сторонников — символ преследуемого художника. Для его преследователей — символ всего того, против чего их всю жизнь призывали бороться (начиная с Ленина — вспомним его статью 1918 года, где он требовал расстреливать каждого десятого тунеядца). Что делает Бродского символом творческой и психологической свободы? Он пишет и думает о вещах, непонятных среднему читателю. Он верен себе и не пишет о том, чего ждет от поэта общественность, то есть о проблемах общества. Даже на суде, зная, что его здесь порицают, он продолжает защищать свое право быть не таким. Он не признает себя виновным в том, в чем его осуждают, но сверх того он не считает, что должен быть таким, каким его хотят видеть. У большинства людей в его положении не хватило бы смелости отказаться признать свою вину. А Бродкий продолжает держаться своих принципов, и это тоже делает его символом. При этом у Бродского — в отличие от Жанны Д'Арк, Галилея и других мучеников, нет никакого желания провозглашать и пропагандировать свои принципы, заставлять других верить в эти принципы. Он просто хочет, чтобы его оставили в покое, но не желает меняться в угоду обществу. Он не агрессивен, но и не отказывается от своих принципов (— Кто сказал, что Вы поэт? — Никто. А кто сказал, что я человек?) Если суд не может заставить Бродского чувствовать себя виноватым, то суд — этот идеологический советский суд — оказывается перед ним бессилен. Бродский проиграл процесс (получил приговор), но в приципе он выиграл, потому что его обвинители не добились того, чего хотели. И Бродский остался идеалом для той молодежи, которая любила его стихи. Это тоже свидетельство провала суда и победы Бродского. Процесс Бродского похож на суд над Сократом в том отношении, что Сократ не доказывал свое превосходство, он просто объяснял свои принципы. Сторонники Бродского, которые склонны были видеть в нем символ, восхищались тем, что он отстаивал право художника не выполнять социальный заказ общества. Это зачеркивает роль искусства как идеологической пропаганды. Такая пропаганда необходима (по мнению партии), потому что нам не нравится, как устроен мир, и мы, продолжая дело пролетарской революции, этот мир перестраиваем. Бродский в этом строительстве не участвует. Вокруг этой истории было много писателей и художников, которые тоже старались поменьше заниматься пропагандой и пореже говорить то, что они не думают. Но большинство этих людей участвовали в советских организациях, зависели от своего начальства, нуждались в неплохом доходе, который приносило послушное исполнение распоряжений партии, думали о своем будущем и так далее. Они исполняли назначенные им роли граждан социалистического общества. Бродский же не только не рыл канавы и не клал кирпичи, но и в этом интеллектуальном труде не участвовал. Утверждая, что поэтический талант — от Бога, он совершает еще два неприемлимых для слушателей поступка: призывает Бога в защитники (в атеистическом государстве) и противопоставляет себя всем законопослушным гражданам, которые если и верят в Бога, то тщательно это скрывают. Отказываясь учиться поэзии в специальном учебном учреждении, он еще больше отстаивал свою независимость. Учащийся обязан подчиняться правилам, сдавать экзамены, работать вместе с преподавателями и другими студентами. А Бродский даже этого не желал принимать. Он был свободен даже от желания добиваться успеха в этой жизни. Это свобода, о которой даже не догадывались герои «Звездного билета».