Александр решил возобновить реформы, пойти навстречу общественности. Чтобы не настроить против себя ретроградов и своего сына-наследника, он назначил руководить внутренней политикой боевого генерала Лориса-Меликова, известного умением дипломатически лавировать между оппонентами. Удастся ли им успокоить российское общество? Студенты уже научились и привыкли бунтовать, им это нравится. Навряд ли они перестанут. Кроме того, они теперь воспитаны нигилистами, а других привлекательных течений общественной мысли нет. В другом обществе, в другой ситуации мог бы возникнуть набор альтернатив, какое-то подобие плюрализма, три-четыре разные партии. Но этого нет. И зачем искать альтернативы? Есть одно интересное, радикальное, дерзкое движение «Народная воля», оно всем нравится, в нем с увлечением участвуют активисты, ему симпатизирует молодежь и даже многие либералы старшего поколения. Им легко и приятно бунтовать вместе, быть заодно со своими единомышленниками. Зачем им плюрализм? Похоже, что российское общество любит долго спать, потом внезапно проснуться, взорваться, все переменить, и снова заснуть до следующего взрыва. Во сне какие-то невидимые силы прогресса постепенно разогреваются, так как человечеству как будто свойственно стремиться к прогрессу, но в российских условиях они остаются скрыты где-то под землей и вырываются на поверхность только, когда дойдут до точки кипения. Но уж когда закипит, то остановить катастрофу невозможно. Например, пришел Петр Первый, порубил массу голов, построил новый город, создал флот, заставил бояр переодеться и побриться — все в очень короткий срок, с большими жертвами. После этого тенденция к прогрессу ушла в подполье, жизнь надолго замедлилась. Тем не менее Лорису удалось привлечь на свою сторону либеральную интеллигенцию. Особенно ловко он расположил к себе редакторов больших газет, пригласив их на откровенный разговор и «оказав уважение» (стр. 475). К той же цели было направлено и выступление Достоевского на пушкинском юбилее: успокоить интеллигенцию, убедить ее отказаться от насилия, похвалить Россию за ее уникальные достоинства, объяснить психилогические причины появления террора, призвать недовольных заглянуть в себя: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве. Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой - и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя - и станешь свободен как никогда». Это философия Достоевского, основанная на его понимании православия. Аудитория была в восторге от речи Достоевского. Но убедил ли он нас? И остановит ли российских террористов его пропаганда не-насилия? Достоевский начинает с так называемого «лишнего человека», типично российского варианта потерянного поколения — людей, у которых все есть, и которые ничто не ценят; у которых много возможностей, но они ничем не могут увлечься, не находят себе достойного занятия, тоскуют и скитаются в одиночестве. Достоевский явно видит в террористах новый вариант такого человека, внезапно нашедшего себе цель, применение, счастье в борьбе, в насилии. К первым таким неприкаянным героям, которые не следуют ни морали, ни религии, ни законам, он относит Алеко из «Цыган» Пушкина. Потом — Евгения Онегина, который, как он говорит, — тот же Алеко. Мы видели такого героя в Печорине из «Героя нашего времени» Лермонтова. В русской литературе 19 века есть и другие. Объяснение трагедии лишнего человека, которое предлагает Достоевский, это что они не трудятся (им и не нужно, они всем обеспечены») и они оторваны от народа (т.е. от тех миллионов, которых нужда заставляет трудиться). Это, вероятно, его объяснение всей культуры лишних людей, а не каждого отдельного человека, родившегося в богатой дворянской семье. Достоевский ясно говорит, что «если в наше время они не ходят уже в цыганские таборы искать... успокоения на лоне природы, [вдали] от сбивчивой и нелепой жизни нашего русского интеллигентного общества, то все равно ударяются в социализм, которого еще не было при Алеко,.. веруя, как и Алеко, что достигнут ... счастья не только для себя самого, но и всемирного. Ибо русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастие, чтоб успокоиться: дешевле он не примирится.» Продолжая Наташину мысль, Достоевский предлагает террористам альтернативу: ответ на твои поиски лежит внутри самого тебя. Другая теория: интеллигенция знает, что живет в рабстве. Но это не Обломов и не слуга его Захар: рабство не устраивает интеллигенцию. И она чувствует «запах свободы» (спасибо, Иосиф): уже прошла крестьянская реформа, известно, как живет Западная Европа и т.п. Однако увидеть, ухватить эту свободу, понять, где она и как ее устроить, они не могут. Им для этого чего-то нехватает. И это лежит в корне их бунта и склонности к насилию. Третья теория: они молоды, они сами не знают, чего ищут. Молоды и в прямом, биологическом смысле, и также в том смысле, что российская цивилизация очень молода по сравнению с западно-европейским или иудеохристианским миром. (Напомним для хронологии, что Гай Валерий Катулл писал стихи о гомосексуальной любви в первом веке до новой эры, за тысячу лет до того,как славяне научились выводить отдельные слова на бересте). Плюрализму надо долго учиться. Российское монархическое общество с его крошечной деспотической верхушкой власти (и никакой пирамиды) не дает возможности для социальных экспериментов, для разнообразной экологии в обществе. Откуда возьмется желание экспериментировать, расширять свой мыслительный и практический кругозор у крепостного крестьянина, который живет так, как жили его дед и прадед? Если плоды его труда ему не принадлежат, если у него нет желания и стимула делать больше, производить быстрее и лучше, нет конкуренции, нет возможности наслаждаться своими достижениями и нет врожденного, генетического стремления к переменам, а церковь (его единственная школа) учит его, что правда на свете одна — откуда возьмется плюрализм? Даже Достоевский, между прочим, в этой речи предлагает одну-единственную правду: «правда прежде всего внутри его самого». Для Достоевского это универсальный, единственный путь в жизни, один на всех. Стоит его принять, и ты получишь «наконец мир и покой». Он не предлагает искать прогресс и эволюцию. Его мечта — стабильность, о которой мы уже не раз говорили. И его лекарство для достижения этого — вера. Пушкинские лишние люди только в любви находят какой-то смысл, и когда любовь их подводит, у них не остается никакой опоры. У них нет веры.