Радзинский явно слушал ваши дискуссии на прошлой неделе!

Если бы Российский капитализам был не таким воровским (клептократическим) и коррумпированным, пошел бы весь ход истории другим путем? Пустой вопрос, потому что такое не могло произойти. Российский менталитет не был готов к тому, чтобы люди работали вместе, а это необходимо для развития такого капитализма, о котором писал Адам Смит, когда помогая другим, каждый участник помогает себе.

Кроме того, размер России, огромые расстояния, трудности коммуникации и передвижения тоже мешали, как и разобщенность людей. Европейцам было легче, потому что там привыкли к межгрупповым контактам, разнообразию интересов и возможностей. Там был другой менталитет.

И еще мешал дисбаланс между маленькой и относительно развитой столичной Россией и огромной массой отсталых и консервативных сообществ.

Крестьяне не были готовы к тому, чтобы начать заниматься, как мы сейчас говорим, мелким бизнесом. Хотя в русской провинции были развиты ремесла, и целые деревни вывозили на ярмарки свои товары (ткани, кружева, изделия из дерева и прочие продукты мелкого производства), деловой частью даже такой торговли занимались или помещики или их управляющие. Русский крестьянин в большинстве случаев не был предпринимателем. Непонимание силы денег, неверие в возможности перемен, недоверие к чужим и другие особенности деревенской психологии мешали развитию коммерции в деревне.

Теоретически, ходоки в народ могли бы помочь. Они могли бы научить, подготовить, стимулировать переход от безинициативного рабского труда к активному развитию местной экономики. Но они и сами не были образованы в этой области, а главое — у них были другие цели.

Во-первых, ходоки в народ стремились к резкой перемене политического режима. Их не интересовало постепенное развитие коммерции в деревне.

Во-вторых, они в принципе осуждали капитализм, деньги, торговые отношения. Степняк-Кравчинский в своей прокламации «Смерть за смерть»
(az.lib.ru/s/stepnjakkrawchinskij_s_m/text_0060.shtml) писал: «Мы - социалисты. Цель наша - разрушение существующего экономического строя, уничтожение экономического неравенства, составляющего, по нашему убеждению, корень всех страданий человечества.»

В-третьих, эти молодые люди, притворявшиеся такими же простыми сельскими мужиками, как крестьяне, которых они пришли агитировать против власти, ничего толком делать не умели. Не умея даже говорить на языке крестьян, они надеялись с ними слиться и разложить крестьянскую общину изнутри. Это было очень наивно. Для крестьян они были нелепыми чужаками. А противостояние свой-чужой было очень сильно в деревне.

В-четвертых, они не говорили крестьянам, что научат их жить лучше. Они только убеждали нищий народ, что в его нищете виноваты другие. Надо было бы заниматься воспитанием народа. Но импульсивный характер всего этого движения противоречил всякой постепенной и кропотливой работе.

Наконец, даже если в какой-то губернии или регионе удалось бы наладить коммерческие отношения, то распространить этот опыт на другие губернии и столичные центры было бы очень непросто. Движение прогреса снизу вверх было так нетрадиционно для России, что это было маловероятно. Россия привыкла подчиняться центру. А из центра никакого стимулирования мелкой коммерции не поступало. Царские канцелярии было озабочены поддержанием армии (для почти постоянных войн на Кавказе, в Черном море, на Балканах, военной конкуренции с Англией, попытками расширить Российскую Империю до Константинополя) и борьбой с недовольной столичной молодежью.

Даже если бы народники хотели и могли научить крестьян чему-то полезному, это потребовало бы других методов и долгой терпеливой работы. Надо было бы пожить с крестьянами, понять их язык и менталитет, заслужить их доверие и уважение, чтобы постепенно стать эффективными учителями. На это у народников не было ни времени, ни терпения. Им нужны было немедленные результаты, эффектные сражения и победы, как на городских митингах. И через два-три года это движение сошло на нет, ходоки вернулись в города.

Другое дело — терроризм. Степняк-Кравчинский пишет: «не по дням, а по часам растет наше великое движение... С выстрела Веры Засулич прошло всего полгода. Смотрите же, какие размеры оно приняло теперь!» Он совершенно откровенен: «Вы - представители власти; мы - противники всякого порабощения человека человеком, поэтому вы наши враги и между нами не может быть примирения. Вы должны быть уничтожены и будете уничтожены!» И это не пустые слова — он сам убил кинжалом шефа полиции Мезенцева.

После этого теракта Степняк-Кравчинский бежал и всю остальную жизнь провел в эмиграции, стал известным социальным писателем, заслужил одобрение таких авторитетов, как Эмиль Золя, Марк Твен, Тургенев, даже Толстой. Бежала из России и Вера Засулич. Но они вполне могли и поплатиться жизнью за эти теракты. И все-таки сознательно, даже воодушевленно шли на эти опасные подвиги. С одной стороны стать мучеником, принять страдания, погибнуть ради будущего (гипотетического) счастья других людей можно считать христианским поступком. Но при этом они отнимали жизнь у другого человека, а это уж было совсем не по-христиански. Поэтому Достоевский называл из бесами.

Почему сверху не приходило в деревню серьезных попыток изменить и наладить экономику, коммерцию? Царской властью можно было бы сделать многое для модернизации крестьянской России. Но Александр, вероятно, не видел опасности. Так же, как он после первого покушения вышел из кареты и стал прогуливаться по набережной, так же и здесь он проявлял паталогическую наивность. Его гораздо больше занимали военные победы и поражения России далеко на Балканах, военые манипуляции с союзниками в Европе. А его канцелярия не могла даже понять, что делают народники. Даже суд над Верой Засулич не сумели организовать, не ожидали, что она может быть оправдана. Засулич могли бы судить военным судом, но Александр было слепо уверен, что суд присяжных ее накажет по заслугам.

Об общественном климате в столице можно судить уже по тому, как строилась юридическая защита Веры Засулич: ее красноречивые адвокаты заставили присяжных проникнуться уважением к ясным и глубоким мотивам, которые побудили подсудимую совершить покушение. Адвокаты призвали присяжных оправдать стрелявшую не потому, что она сама не знала, что делает, а наоборот — потому, что у нее были продуманные, серьезные и благородные мотивы для этого преступления. Она стреляла сознательно и «от души», ради справедливости (чтобы наказать градоначальника Трепова, копторый высек розгами заключенного Боголюбова).

Какие были у народников планы на будущее России? После того, как они уничтожат самодержавие — что дальше? В экономике, в политике, в администрации? Никаких планов не было. Даже Маркс не предлагал подробной программы будущего общества. Как будто ожидалось, что с уничтожением машины несправедливости сам собой настанет рай на Земле.

В экономическом смысле справедливость представлялась им более или менее равенством нищих. Но куда денутся богатства, которые революционеры «экспроприируют у экспроприаторов» по выражению Маркса? Ведь их надо будет распределять. Как распределить их справедливо, чтобы не создать нового неравенства?

Наташа предлагает все богатства сразу сжечь, как сжигают импортный сыр на российской таможне. И не надо придумывать никакие новые экономические и социальные системы. Чтобы не досталось никому, чтобы все были одинаково голодными. И чтобы не вводить людей в соблазн. Ну хорошо, а потом, когда станут понемногу накапливаться новые богатства? Вероятно, новых успешных бизнессменов тоже надо будет уничтожать...