Повторяя разговор о предыдущем чтении, обсуждаем гипотезу Радзинского, что Достоевский, возможно, знал о том, кто его соседи (народовольцы), знал, что там, за стенкой идет обыск (когда у него внезапно открылось легочное кровотечение) и арест (когда он умирал от последнего приступа). Радзинский даже считает, что Достоевский мог хранить у себя какие-то опасные, подпольные документы народовольцев, поскольку он планировал писать продолжение «Братьев Карамазовых», в котором Алеша становится террористом и убивает царя. Все это могло ускорить болезнь и смерть чувствительного, болезненного человека и объяснить такое совпадение — буквально час в час.

Могли ли народовольцы, зная о гуманистической, христианской позиции Достоевского, подерживать с ним контакт, показывать ему свои документы и рисковать своей конспиративной квартирой? Они знали, что на вопрос «Можно ли принести в жертву одного человека ради спасения многих?» Достоевский ответил отрицательно. И в «Бесах» он резко осудил революционеров такого склада: Бог создал мир правильно, люди исказили замысел Бога, нам надо вернуться к его миру. Ревюлюционеры там — карикатурные фигуры.

Аргумент 1: То, что они поселились рядом с ним, не могло быть случайностью. Вероятность такой случайности ничтожна, адрес Достоевского был отлично известен. Совпадение маловероятно. Они поселились в этом доме (первоначально не в соседней квартире) за год до смерти Достоевского, а потом переехали в соседнюю с ним квартиру. Вполне понятно, почему Радзинский предлагает такую гипотезу. (Хотя его объяснение, что многочисленные посетители писателя помогали народовольцам раствориться в их толпе, тоже имеет смысл).

Аргумент 2: Принципиальные, философские разногласия между Д. и народовольцами могли не только не помешать им установить контакт с писателем, но наоборот, подтолкнуть их на диалог, поскольку им, наверное, хотелось (1) доказать ему, что они правы, а он ошибается (а это были люди, любившие доказывать и убеждать); (2) найти в нем союзника, так как он, бывший революционер-петрашевец, испытавший на себе эшафот, должен был (по крайней мере по их представлениям) им сочувствовать; и (3) уж во всяком случае, они знали, что он их не выдаст.

Аргумент 3: Предлагая такую гипотезу, мы рассуждаем с точки зрения нашего мира, в котором существуют культура и традиции полемики. Народовольцы не были полемистами, им не свойственно было устраивать дебаты со своими оппонентами. В нашем мире почти обязательно вести диалог с оппонентом. Им такое было несвойственно. Российское общество было основано на монархическом, персональном, униполярном авторитете. Веры в свое право иметь голос, иметь свое мнение и какую-то долю власти — такой фундаментальной веры в России не было.

Аргумент 4: Концепция трагической жертвы была отлично понятна народовольцам, и они знали, что Д. разделяет эту концеппцию. Так что это могло объединить их с писателем — или хотя бы дать им надежду, что он их поймет.

Аргумент 5: Даже убийца, в том числе убийца-камикадзе, хочет найти поддержку и одобрение. Народовольцам приходилось жить в условиях жестокой конспирации, их знали и поддерживали только ближайшие друзья, и конечно им нехватало участия окружающих (не только после смерти, но и еще при жизни). Достоевский в этом смысле был бы им очень ценен.

Вторая гипотеза Радзинского пытается объяснить, почему Третье отделение работало так плохо, так неумело вылавливало террористов. Он ясно говорит, что правда неизвестна, и доказать он ничего не может. Другие историки таких теорий не строят. Но Радзинский предполагает, что «партия Аничкова дворца», то есть ретрограды, противники реформ Александра II, сгруппировавшиеся вокруг наследника и Победоносцева, была заинтересована в том, чтобы террористам удался план убийства императора. Поскольку книга Радзинского — это беллетризованная история, эта гипотеза интересна тем, что она поддерживает логику эпохи, позволяет читателю теоретизировать и даже фантазировать о мире 19-го века, и в этом смысле помогает нам лучше понимать этот век. В этой книге, кроме документальной правды, есть правда обобщенно-культурная, не фактическая, а скорее социо-психологическая. Ее особенно легко постулировать и понимать теперь, на растоянии полутора веков.

Между прочим, народовольцам стало особенно важно убить Алкександра II, когда распространились слухи о планируемых им либеральных реформах. Их лозунг был «Чем хуже живется народу, тем лучше для революции.» Народовольцам было легче обвинить царя, чем анализировать систему и научиться находить в ней пороки и новые возможности. И несмотря на то, что убийство нескольких властьимущих уже показало, что от этого ничего не меняется, они сохраняли веру в убийство монарха как начало полного переворота. Для ученого должно быть нетрудно перестроить свою позицию и теорию под влиянием фактов и наблюдений. Но народовольцы не были учеными, они были военными политиками. Мало кого в их России интересовала научная правда (это пришло гораздо позже, когда такой правдой стал марксизм). Правда, которую ищет Россия 19-го века — это Правда с большой буквы, какая-то полумистическая философская цель.

На последней странице книги Радзинский расчувствовался: «Ах, если бы хотя бы кого-нибудь помиловали! Может быть история пошла бы иначе.» Убедительно ли это? Многие страны перешли от монархии к демократической системе правления другими путями. С Россией этого не случилось. Идеи милосердия, предложенные Достоевским и другими, и до сих пор не нашли большой поддержки в России (хотя они и продолжают жить). Кроме того, помилование было бы только первым шагом. А дальше что делать? Легче было казнить и надеяться, что таким образом все вернется на старые, проверенные пути. То есть власть действовала так же, как хотели действовать террористы: вместо того, чтобы изучать, планировать, реформировать, она применяла простые силовые приемы и надеялась, что историю можно остановить, вернуть в прошлое. Как говорил когда-то Николай I, можно усыпить Россию на несколько десятилетий. Россия в сущности и до сих пор принимает как должное такую ситуацию, когда огромная власть находится в руках одного или очень немногих. Эта фундаментальная черта России не меняется.