Повесть Лермонтова «Герой нашего времени» была опубликована примерно тогда, когда родились наши «молодые революционеры». Печорин и его поколение — отцы наших бунтарей. И какой контраст! Печорин и другие «лишние люди» потеряли (и уже не ищут) интерес к жизни. Они перепробовали всё — любовь, ученье, военную службу — и ничто их не увлекло, не заинтересовало. Наши молодые герои — наоборот, страстно увлечены... чем? Это трудно понять. Но они готовы за это драться.

«Маньяк» в отрывке из «Бесов» Достоевского произносит зажигательную речь, аудитория ревет от восторга и аплодирует. Что он говорит? Кроме того, что он как-то туманно ругает за что-то Россию, понять это невозможно. Он говорит пустыми восклицательными знаками. Полная противоположность образованному, умному и совершенно холодному Печорину.

Термин «лишний человек» стал популярен после публикации повести Тургенева «Дневник лишнего человека» в 1850 году. Эти ненужные герои, не находящие себе применения в жизни, подготовили популярность нигилизма, фатализма и — по концепции, которую повторяет Радзинский — терроризма.

Похоже, что в Европе не было эквивалента русским лишним людям. Англоязычная Википедия так определяет это явление: The superfluous man (Russian: лишний человек, lishniy chelovek) is an 1840s and 1850s Russian literary concept derived from the Byronic hero. It refers to an individual, perhaps talented and capable, who does not fit into social norms. In most cases, this person is born into wealth and privilege. Typical characteristics are disregard for social values, cynicism, and existential boredom; typical behaviors are gambling, romantic intrigues, and duels. He is often unempathetic and carelessly distresses others with his actions.

Британская энциклопедия пишет примерно то же самое: Superfluous man, Russian Lishny Chelovek, a character type whose frequent recurrence in 19th-century Russian literature is sufficiently striking to make him a national archetype. He is usually an aristocrat, intelligent, well-educated, and informed by idealism and goodwill but incapable, for reasons as complex as Hamlet’s, of engaging in effective action. Although he is aware of the stupidity and injustice surrounding him, he remains a bystander.

Такие люди как Бакунин, Нечаев, Каракозов, карикатурные персонажи Достоевского и молодые гости лондонского эмигранта Герцена — это реакция, ответ российского общества на лишних людей, противоположность лишним людям, так же бесполезная, как и они. Герцен пишет, что они «не имели той выправки, которую дает воспитание, и той выдержки, которая приобретается научными занятиями. Они торопились в первом задоре освобожденья сбросить с себя все условные формы... гордо являлись, как мать родила, а родила-то она их плохо, вовсе не простыми дебелыми парнями, а наследниками дурной и нездоровой жизни низших петербургских слоев. Вместо атлетических мышц и юной наготы обнаружились печальные следы наследственного худосочья, следы застарелых язв и разного рода колодок и ошейников. Из народа было мало выходцев между ними. Передняя, казарма, семинария, мелкопоместная господская усадьба,.. сохранились в крови и мозгу... реакция против старого, узкого, давившего мира должна была бросить молодое поколение в антагонизм и всяческое отрицание враждебной среды... тут делается назло, тут делается в отместку. "Вы лицемеры, - мы будем циниками; вы были нравственны на словах, - мы будем на словах злодеями; вы были учтивы с высшими и грубы с низшими, - мы будем грубы со всеми; вы кланяетесь не уважая, - мы будем толкаться, не извиняясь... мы за честь себе поставим попрание всех приличий и презрение [чести]"»

По словам героя Достоевского те, кто вдохновляют «людишек», та одна десятая, которая умна и красноречива, в глубине души не уважает остальных, готова их сделать рабами и даже «взорвать на воздух» (мы еще увидим, что динамит — их любимое оружие). Они не понимают, что без других девяти десятых они не смогут существовать. Они только говорят или воображают, будто хотят лучшей жизни, лучшего будущего для России: на самом деле о будущем они не думают и сказать ничего не могут, и о российском обществе не заботятся.

Какие же у них мотивы, кроме бессмысленного протеста протв Печориных?

Ира сравнивает их сердитый бессмысленный бунт с возрастным протестом подростка. Даже о Бакунине Герцен пишет: «В пятьдесят лет он был решительно тот же кочующий студент с Маросейки, тот же бездомный boheme с Rue de Bourgogne; без заботы о завтрашнем дне, пренебрегая деньгами, бросая их, когда есть, занимая их без разбора направо и налево, когда их нет, с той простотой, с которой дети берут у родителей - без заботы об уплате, с той простотой, с которой он сам готов отдать всякому последние деньги, отделив от них, что следует, на сигареты и чай. Его этот образ жизни не теснил... он родился быть великим бродягой, великим бездомником.»

Интересно, что у этой бежавшей из реакционной Александровской России недоучившихся студентов нет никакого интереся к Америке. Америка упоминается только в биографии Бакунина и только потому, что он случайно оказался в Сан-Франциско, когда бежал с сибирской каторги на американском пароходе. Он прибыл в Сан-Франциско, сразу написал письмо Герцену в Лондон, и почти сразу отбыл в Англию. Приехав, он ни слова не имел сказать о Калифорнии, и никто как будто его не расспрашивал.

Такое отсутстиве интереся к Америке особенно удивляет потому, что именно там активные молодые люди, ищущие себе применения, полные энергии и желания перемен, могли бы найти себе место. Тем более, что в Америке только что закончилась борьба за отмену рабовладения. (У Герцена сейчас 1863 год). Пережив отмену крепостного права, наши сердитые молодые люди могли бы сравнить, подумать, заинтересоваться, поучиться. Но нет — они русские люди, они могут сгорать только в России, ничего другого они не замечают. Там теперь восстанавливают политическую жизнь, строят железные дороги и сталелитейные заводы, осваивают новые земли на Западе — все это нашим революционерам не интересно.

Макс напоминает, что русские привыкли к моно-теистичному миру (одна религия, монарх, русская душа, народ-богоносец), а Америка разнообразна, разглядеть и понять ее трудно — особенно издалека. Кроме того, Америка так молода, что было бы странно этим полуевропейцам чему-то у нее учиться.

Американское разделение государства и религии/церкви тоже непонятно русским, потому что «Неправославный не может быть русским» говорит кто-то у Достоевского.

Но и в России было много новых возможностей для энергичного молодого человека, уставшего от казенного и репрессивного монархизма. Сибирь, конечно, не Калифорния, но и в Калифорнии тогда было не так уж легко осваивать новые земли и ресурсы: надо было и упорно трудиться, и учиться новым вещам. А для освоения Сибири у русских людей как будто было достаточно навыков и выносливости, русский человек не изнежен легкой жизнью. В Сибири богатейшая охота, леса, условия для земледелия, всего, что русский человек уже умеет делать. Там можно было бы построить целую страну по новым принципам. Вместо этого Бахметев поехал «заводить колонию на совершенно социальных основаниях» на Маркизовых островах.

Учтем, что устройство нового общества — на Маркизовых островах или в Сибири — тоже требует науки и труда. Приехать в Лондон и жаловаться Герцену, слушать его философские споры с Бакуниным, утопая в клубах табачного дыма, выпрашивать у него деньги — все это гораздо легче.

Вспомним еще, что большинство этих молодых людей (по Достоевскому) бедны, плохо образованы, никакими ремеслами или опытом не владеют. Они поучились в церковной школе, потом в гимназии. Потом приехали в Москву или Петербург и поступили в университет. Многие из них не готовы, не могут или не хотят по-настоящему учиться. Что им делать? Такой работы, которую они сочли бы достойной, для них нет. Служить в офисе им противно. Учить детей в школе неинтересно, да и школ не так много. Давать уроки детям купцов они считают для себя оскорбительным.

Обломов на своем диване, пьяный мужик в трактире, демагог в «Бесах» вполне счастливы в своем бесперспективном и бессмысленном времяпровождении.

Анна: русский человек не умеет делать что-то «плавно», постепенно, по плану. Построив первый этаж, немец или американец начинает строить второй. Русскому человеку это скучно. Он хочет все сразу перевернуть. Вот он примчался в Лондон, за три вечера рассказал все свои приключения Герцену... а дальше что? Он требует у Герцена денег, чтобы помчаться обратно на Волгу и там что-то пропагандироваять... не совсем ясно зная, что именно.

Интересно слышать у Достоевского, что свободу надо заслужить. Мы привыкли думать, что свобода дается человеку при рождении, просто так. Надо совершить преступление, чтобы ее потерять — но чтобы ее приобрести, надо просто жить честно. Однако в этом мире (где только что отменили крепостное право и либеральные реформы застопорились) свобода не дается всем подряд.

Напрашивается сравнение (спасибо, Саша) периода после отмены крепостного с периодом после распада СССР. Миллионы людей получили свободу. Большинство не знает, что с ней делать, как ею воспользоваться, как себя применить. Первыми пришли в себя преступники: начали грабить и воровать. Затем разбежались интеллектуалы. Выскочки захватили власть. А подавляющее большинство пассивного и растерянного населения почувствовало себя обманутыми. Отчасти они сами виноваты — оказались не готовы. Но не готовы они именно потому, что переход произошел резко, неожиданно, катастрофически. При этом они остро чувствуют, что им кто-то должен, им что-то не дали, на что они имеют право — как молодые революционеры в Лондоне, которые требуют у Герцена деньги.